Главная

 О.А. ХАЛАБУДЕНКО 

О СУТИ ПРОИСШЕДШЕГО В ПРИДНЕСТРОВЬЕ ИЛИ О НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ВЕРБОВКЕ

«Если мы смотрим на событие с одной точки зрения,

мы получаем о нем одно представление.

Если с другой – представление совершенно иное.

И только тогда, когда мы видим всю картину целиком,

мы можем точно понять, что происходит на самом деле.»

GUARDIAN — POINTS OF VIEW (1986)

2 апреля 2016 г. в отношении меня на территории непризнанной «Приднестровской Молдавской Республики» (ПМР), расположенной в восточной части Республики Молдова (Приднестровье), силами секретной службы непризнанного государственного образования – КГБ (ныне МГБ) ПМР, была совершена выходящая за мыслимые пределы по цинизму, подлости и беззакония политически мотивированная провокация.

Приднестровье, согласно действующему законодательству Республики Молдова и международному праву, «входит в состав Республики Молдова», что признается всеми участниками международного правового общения, включая Российскую Федерацию.  Ответственность за соблюдение прав человека на территории Приднестровья возлагается международным сообществом на Республику Молдова и Российскую Федерацию как государство осуществляющее эффективный контроль в отношении непризнанного государственного образования. Право непризнанного государства признается фактом, с которым связываются определенные правовые последствия, оцениваемые в контексте юридических конструкций признанной юрисдикции, в том числе, в нашем случае, юрисдикции Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ). Ссылки на «законодательство», de facto действующие учреждения Приднестровья и лиц, участвующих в их деятельности, приводимые мною ниже, не означают признания презумпции законности их статуса и не влечет их легитимацию.

Попытаемся без гнева и пристрастия разобраться в сути происшедшего и вытекающих из обстоятельств дела последствиях. Все изложенное мною в настоящем имеет документальные подтверждения, а выводы основываются на стандарте доказывания, оставляющего за пределами разумных сомнений иные заключения.

При исследовании обстоятельств и выяснения сути происшедшего в Приднестровье следует учитывать, что методы, используемые спецслужбами, независимо от их статуса, принципиально отличаются от методов, применяемых органами, позиционирующими себя в качестве гласных правоохранительных организаций. Распространенной практикой является прикрытие активных мероприятий, проводимых спецслужбами с целью воздействия на общественное мнение и поведение отдельных лиц, негласными так называемыми оперативно-розыскными мероприятиями и гласными псевдо-процессами.

Тем не менее, отмечая принципиальное различие между секретными организациями с точки зрения законности их статуса, сделаю общую оговорку: деятельность вооруженных организаций, действующих в восточных районах Республики Молдова, незаконна. В соответствии с частью (1) статьи 282 УК РМ организация военизированного формирования, не предусмотренного законодательством Республики Молдова, или руководство им, а равно участие в таком формировании наказываются лишением свободы на срок от 2 до 7 лет.  Избирательное применение норм указанной статьи уголовного законодательства правоохранительными органами Республики Молдова в отношении субъектов преступных деяний оставляю за пределами предмета настоящего. Предположительно сложившееся положение дел продиктовано нежеланием официальных властей государства стимулировать эскалацию в конфликтной зоне левобережья Днестра.

Итак, будучи ученым-юристом, я действительно сотрудничал с юридическим факультетом Приднестровского государственного университета им. Т.Г. Шевченко (ПГУ) в течение ряда лет, приезжая туда три раза в год с интервалом до 9 месяцев по приглашению его администрации. Общий объем нагрузки носил чисто символический характер – 0,1 ставки у заочного отделения (80 часов годовой нагрузки с зачетами и экзаменами, включенными непосредственно в часы, отведенные на лекции и семинары). Свою деятельность я рассматривал прежде всего в качестве формы гуманитарного сотрудничества. Отношения поддерживал сугубо формальные, ни с кем ни в какие «доверительные» отношения не вступал и, отчитав лекции, в тот же день возвращался домой, в Кишинев. За пределами образовательной деятельности никаких связей с регионом не имел, разве что воспоминания моей бабушки – урожденной Бучацкой, любившей рассказывать о том, какие хорошие люди окружали ее в детстве, когда она, будучи дочерью помещика Степана Бучацкого (моего, соответственно, прадеда), владевшего, земельными угодьями близ с. Дойбаны (Балтский уезд, Подольской губернии, ныне территория Приднестровья), там некогда жила.

Не было у меня на факультете никогда каких-либо значимых конфликтов ни с преподавателями, ни, тем более, со студентами.  К слову, студенты там были в массе своей далеко не худшими, конечно, большинство из них на заочном отделении, да и многие на очном, сотрудничали с силовыми органами непризнанной республики. Правду сказать, те немногие, кто у меня проходил текущие формы контроля, были добросовестными, однако большинство обходилось без моего участия и предпочитало, выждав, когда я уеду, «решить проблему» с другими, очевидно, менее требовательными преподавателями (достаточно для этого просмотреть сохранившиеся ведомости по соответствующим предметам). Признаюсь, правда, что случались и нарушения: придет, бывало, на зачет боец ОГРВ (ограниченной группы войск Российской Федерации) или Миротворческих сил, замученный после наряда; вижу, что ему отнюдь не до премудрости древнеримской. – Что в этом случае скажешь? – Пробурчит что-то, прося сострадания. Разумеется, я при данных обстоятельствах принципиальность считал неуместной. Одним словом, рутинная форма жизни непризнанного вуза в непризнанном государстве (в настоящее время дипломы ПГУ стали признаваться официальными властями Республики Молдова).

На таком фоне мероприятия, предпринятые в отношении меня КГБ ПМР, могли показаться prima facie неожиданными. Их начало, как это следует из обстоятельств, произошедших в дальнейшем, можно связывать с имевшим место 20 июня 2015 г. приглашением меня к сотрудничеству одним из должностных лиц факультета на следующий, тогда 2015 – 2016 учебный год. Замечу, что, во-первых, к тому времени у меня не было в планах в принципе приезжать более в Тирасполь: ездил я за свой счет, на общественном транспорте, претерпевая неприятные и унизительные процедуры так называемой «регистрации» при пересечении административной границы. Во-вторых, регион все более охватывала горячечная идеология гибридного мира и гибридной войны, усугубляющая и без того присутствовавшие там нотки, порождаемой длительной самоизоляцией, сюрреализма общественного сознания и индивидуальных форм поведения.  Но, раз приглашают, я не стал отказываться, тем более, что предлагалось читать дисциплины моего профиля (на этой-то слабости в любви к моей профессиональной деятельности и решили в дальнейшем сыграть разработчики преступного мероприятия, проводимого против меня силами КГБ ПМР). Разве что насторожила меня в тот момент попытка одного из должностных лиц юридического факультета ПГУ втянуть меня в общение по политической и близкой к ней тематике. Общение больше походило на легкую провокацию. Разумеется, для себя я этот факт отметил.

Очевидно, что логическое следствие не может предшествовать основанию, поэтому, прежде чем продолжить изложение фактических обстоятельств, попытаемся определить какими мотивами руководствовались, какую ключевую цель преследовали и какие задачи разумно можно предположить решали, исходя из обстоятельств случившегося, разработчики активного мероприятия в отношении меня. Итак, основной «идеей» было вменение мне в «ответственность» приверженность «украинскому национализму». Поводом к тому послужило упоминание моей фамилии в обращении, подписанной группой ученых из разных государств, для кого не безразлична судьба славянского мира и международного правопорядка, по вопросу крымских событий весны 2014 г., начинающемся со слов: «Уважаемое российское научное сообщество! Коллеги! Друзья!» На фоне дальнейших событий столь безобидное и нерезонансное (в нем фигурировали имена ученых, но не политиков) заявление едва ли могло бы всерьез быть воспринято в качестве основания для проведения в отношении меня лично затратного и сопряженного, как это будет продемонстрировано далее, с существенными рисками для всех сторон конфликта активного мероприятия. Знали же или по крайней мере не могли не знать, на что идут его разработчики.

Разумеется, дискуссии на темы политического характера не являются предметом настоящего. Во всяком случае замечу, что для меня, как ученого, политическое, в уместных на то случаях, — предмет исследования, но не цель действия. Тем не менее, очевидна абсурдность и преступность прозвучавшего в мой адрес «обвинения» в политической ангажированности. Следуя логике КГБ ПМР, по данному основанию следует признать «украинскими националистами» членов Генеральной Ассамблеи ООН, принявшей соответствующую резолюцию. Разумеется, позиции по данному вопросу могут быть различными, по ним ведутся и будут вестись дискуссии (дай бог, чтобы конфликт разрешился мирным путем с учетом интересов, прежде всего, граждан и принципов международного права), но вменение мне в «вину» и дальнейшее преследование по указанному надуманному политическому мотиву однозначно свидетельствует о том, что все произошедшее есть ничто иное как политический сыск незаконными организациями в отношении гражданина на собственной национальной территории. В противном случае может ли кто-то из официальных лиц Приднестровья объяснить, какое отношение спецслужбы региона и официальные средства массовой информации, их обслуживающие имеют к предмету, послужившему формальным поводом к преследованию меня в регионе?

Конечно, иные могут задаться вопросом, почему я называю политические мотивы надуманными. Ответ на этот вопрос несложен: любой, кто меня знает, может подтвердить: мне чужд этнофилитизм в каком бы то ни было виде. Мне как славянину по-прежнему – да простят меня несогласные с этим –  одинаково близка и Украина, и Россия, и Беларусь – с научной и культурной средой которых я тесно связан, и вот беда – я к тому же постоянно проживаю в г. Кишиневе, то есть в ареале восточно-романского этнокультурного пространства, и у меня не было оснований не любить свою родину. Понимали ли это разработчики активного мероприятия? – думаю, более чем отчетливо. Этим-то, собственно, они и воспользовались. В таком случае раскроем истинные цели активного мероприятия – налицо формирование «легенды» для дальнейшего манипулирования «жертвой» в интересах, выходящих за пределы форм цивилизованного общения народов. Жертвой же я для них был более чем удобной: правда, что может противопоставить ученый, родным языком которого является русский (не беда, что мне и другие многие языки народов Европы близки – им этого все равно не понять), проживающий в Молдове, натиску организованной группы незаконных силовых организаций? С другой стороны, моя, в силу характера научной деятельности, определенная известность за пределами Республики Молдова и, возможно, личные качества при наличии искусственно созданных, используемых для шантажа, компрометирующих «доказательств», должны были бы послужить основой для активного манипулирования мной в дальнейшем.

С другой стороны, и это очевидно, преследование меня в Приднестровье по указанным надуманным политическим мотивам свидетельствует о грубом нарушении части 1 статьи 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, согласно которой каждый имеет право свободно выражать свое мнение, и может обоснованно рассматриваться как незаконное преследование инакомыслящих. Действия преследующих меня властей Приднестровья, причиняющие непоправимый моральный и существенный материальный вред, следует рассматривать как грубое вмешательство в частную жизнь и ограничение свободы мнений. В этой связи Европейский Суд отмечает, что это право включает свободу придерживаться своего мнения и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны публичных властей и независимо от государственных границ. Право, гарантированное статьей 10 Конвенции, касается всех видов и способов выражения мнений.

Вторая версия, которая разрабатывалась сотрудниками специальных служб неподконтрольного конституционным властям Республики Молдова региона, состояла в том, что я занимаюсь «шпионажем». Очевидно, что вовлекать в свою незаконную деятельность «неразоблаченного шпиона», каковым они – пигмеи ума –  меня считали, противоречит канонам разведдеятельности: двойной агент, как известно, опасен большем, чем открытый враг. Отсюда болезненная идея, четко прослеживающаяся в их дальнейших действиях, состоящая в маниакальном стремлении «разоблачить» меня. «Вот, шпион он и что тут скажешь» — знакомый, не правда ли, ярлык? В самом деле, не могут эти лица представить себе, что ученый за свой счет будет продвигать интересы науки, да еще где? – в крайне неблагоприятном для любых форм социального взаимодействия постсоветском пространстве. Логика в этом прослеживается предельно извращенная: человек, по их мнению, не может работать бесплатно, «что-то за этим кроется…» Ведь, по их мнению, корыстные мотивы деятельности и гедонистические удовольствия приводят в движение социальный организм, а следовательно, поведенческие акты, связанные с ними, служат удобными объектами для манипуляции. Замечу к слову, что такое понимание привело к принципиальной ошибке тех, кто, добравшись до формальной власти на постсоветском пространстве, так и не повзрослел, не вышел из мировоззрения подростка Ф.М. Достоевского, мечтавшего, как известно, стать Ротшильдом: по присвоенному многомиллиардному состоянию стали, и что?

В голову лиц с примитивным сознанием, разрабатывавших против меня активное мероприятие, не могло прийти, что я, будучи, по мнению ведущих ученых России, «талантливым ученым, порядочным человеком и грамотным специалистом», являюсь «одним из немногих зарубежных цивилистов, поддерживающих тесные связи с отечественными (российскими) академическими центрами и участвую таким образом в формировании общей русскоязычной правовой традиции», повинуясь интересам развития научного пространства, объединенного общностью чисто профессиональных интересов,  делал и делаю это бескорыстно. Нет! По версии секретной организации, я – автор сотен  печатных работ, большинство из которых на русском языке,  участник многих международных конференций проводимых ведущими учебными и научными учреждениями Российской Федерации, связанный узами партнерских и, как мне представляется, товарищеских отношений, с юридическим научным сообществом России, член редколлегий ряда известных российских научный юридических журналов, автор десятков отзывов на диссертационные исследования, выполненных коллегами — российскими учеными, делал это только с одной целью – внедрится с «враждебными намерениями» …. в научное сообщество. Вот оно-то как! Интерес представляет и еще один момент: действующей в Приднестровье незаконной секретной организации было достоверно известно, что в никаких «враждебных» действиях на территории, контролируемой непризнанным государством, меня упрекнуть невозможно. Следовательно, речь идет о необоснованных и очевидно абсурдных подозрениях в деятельности за пределами территории, контролируемой непризнанным государством, что вызывает еще больше вопросов.

В этой связи со всей ответственностью заявляю, что я никогда и нигде не занимался деятельностью, несовместимой с задачами науки и образования. Я не имел и не имею никаких возмездных или безвозмездных обязательств ни перед одной секретной организацией, включая национальную службу безопасности Республики Молдова. Однако при этом не считаю зазорным, если кто-либо в пределах своей профессиональной компетенции, этических норм и убеждений оказывает помощь законным правоохранительным органам, тем более, когда речь идет о вопросах национальной безопасности, территориальной целостности, экономического благосостояния страны, общественного порядка, защиты прав, свобод и достоинства других лиц.

Непосредственную организацию и руководство активным мероприятием осуществлял на тот момент майор, начальник отдела (подразделения) КГБ ПМР по общим вопросам и, соответственно, «специалист по общим вопросам», некто Горносталь Александр Петрович.

Задача, поставленная КГБ ПМР, нашла воодушевленную поддержку у отдельных лиц – сотрудников юридического факультета ПГУ, создавших по этому случаю тайный штаб по содействию в проведении против меня спецоперации. Пользуясь случаем, отмечу, что их имена мне известны, поскольку они были выданы самими сотрудниками незаконной секретной организации, и понятно, зачем. Но в данном деле человеческий суд, скорее всего, бессилен – пусть их бог их и судит. Во всяком случае, очевидно, что без активного содействия группы заговорщиков из ПГУ провокация не удалась бы. Формирование же мотивов у каждой группы лиц, принявших участие в этом, не побоюсь сказать, постыдном активном мероприятии, однозначно свидетельствует о том, что оно было достаточно хорошо спланировано и не носило спонтанный характер.

Какими же мотивами руководствовались заговорщики из ПГУ?  Во-первых, отвлечь внимание от реальных проблем, судя по всему, имеющихся на юридическом факультете ПГУ, обвинив в «коррупции» приезжающего раз в полгода университетского преподавателя, да еще откуда – из ненавистного им Кишинева, в который, замечу, они, скинув маски лицемерия, очень даже любят приезжать и, будучи в массе своей гражданами Молдовы, удовлетворять свои интересы, получать медицинские и образовательные услуги. Известно ли многим, что дети высокопоставленных сотрудников спецслужб Приднестровья благополучно и без какой-либо дискриминации успешно обучаются в вузах Кишинева за счет средств бюджета Республики Молдова? Итак, выбор сакральной жертвы под указанный мотив пришелся заговорщикам из ПГУ явно по вкусу. Напомню, однако, в этой связи, что место овец и козлов давно определено: «… и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую» (Матф. 25: 32-33).

Другим мотивом, который также нашел всестороннее одобрение у заговорщиков из ПГУ и руководителей активного мероприятия, послужило стремление продемонстрировать совершенным против меня преступлением свою значимость, продемонстрировать всем заинтересованным лицам, насколько их действия эффективно оказывают влияние, а их решения принимаются во внимание на постсоветском пространстве, в том числе и Республике Молдова. Вот так-то! Очевидно, что эта idea fix проистекает из чувства хронической неполноценности, в котором пребывают многие в Приднестровье, de facto администрация которого вот уже третий десяток лет безуспешно продает свою непризнанность всем заинтересованным сторонам. Стоит ли говорить, что выбранный ими способ придания себе значимости есть более, чем сомнительный и крайне аморальный способ легитимации.

Наконец, третьим мотивом для заговорщиков из ПГУ, вызвавшихся оказать активное содействие незаконной секретной службе Приднестровья, была банальная ксенофобия. В их воображаемом представлении они и есть некое мифическое ядро пресловутого «русского мира», а следовательно, только они и имеют «право» на «истинную», по их мнению, точку зрения. Ладно, что речь, разумеется, идет о лицах, не имеющих в действительности по своему этно-культурному происхождению никакого отношения к тому, что они рьяно отстаивают.  Желание предстать перед миром «бóльшими католиками, чем сам Папа Римский» у отдельных лиц в «Приднестровской молдавской республике» неискоренимо и при нормальном положении дел может вызвать лишь улыбку. Однако, став мотивом для преступного действия, поведение параволанов века сего не должно остаться без внимания.

Интенции, которыми руководствовались составившие ядро заговора в ПГУ лица, многократно преумножались испытываемыми ими чувствами неполноценности, местечковой неприязненности и непонятно чем продиктованной завистью: «как же, вот он пишет научные работы, избегая дешевых спекуляций, его читают, часто цитируют, а мы-то, что – хуже? Покажем же ему и всему миру, на что мы способны, да еще, в поддержку формируемой спецслужбой непризнанного региона версии, усилим враждебную коннотацию очевидной ложью»: «в доверительных беседах с сотрудниками и студентами допускал высказывания против России». В этих и подобных провокационных утверждениях омерзительно все: и ссылка на некие «доверительные беседы», которые, разумеется, я ни с кем не вел, да и не имел желания вести в ПГУ, и желание представить меня врагом для коллег – российских ученых. Мои суждения как ученого всегда обоснованы и никогда не переходят черту этических норм, на которых основывается добрососедство наций. Очевидно, что официально заявленное в Приднестровье в отношении меня лично явно диссонирует с действительным положением дел. Нельзя в этой связи не обратить еще раз внимание и на то, что весь этот бред, лишенный каких-либо фактических подтверждений, приписывается иностранному гражданину, понятно, что с целью формирования легенды, но все-таки: будучи буквально воспринятыми, такие ложные утверждения свидетельствуют о признаках политического сыска, проводимого в отношении меня силами незаконно действующей секретной организации.

Предвижу возможные сомнения, которые могут высказать заинтересованные лица в отношении заявленного в настоящем. Что же, сказанное мною, можно опровергнуть, раскрыв подлинные материалы агентурного дела — такое открывается на каждого, кто попадает под внимание спецслужб, намного раньше, чем начинает проводится само активное мероприятие. В этой связи вспоминается кривоватая улыбка упомянутого Горносталя, когда он на мой вопрос, давно ли я нахожусь в оперативной разработке КГБ, самодовольно ответил: «Очень давно!»  КГБ (МГБ) ПМР – единая централизованная система органов государственной безопасности. Исходя из официальных актов, компетенция названной незаконной секретной спецслужбы состоит в решении, в пределах своих полномочий, задач по обеспечению безопасности, решении вопросов разведывательного и контрразведывательного характера, экономической безопасности и укрепления государственности «Приднестровской молдавской республики». Ответ на риторический вопрос, какое отношение к деятельности ученого и университетского преподавателя имеет компетенция названной секретной организации, думаю, очевиден.

Итак, цель проведения активного мероприятия в отношении меня установлена – провокация на совершение преступления с тем, чтобы потом, добившись моего уничтожения, активно манипулировать мною; задачи перед лицами, втянутыми в это постыдное действо, поставлены. Для непосредственной реализации провокации незамедлительно был найден и ее непосредственный исполнитель. Им оказался некий Тазетдинов Александр Эдуардович. Это весьма мутная инфернального вида личность, находящая на коротком поводке у спецслужб непризнанного региона, должна была изображать роль студента – провокатора.

                                                                              (источник: источник)

Если верить документам имеющимся в ПГУ (большинство из них взаимоисключающе противоречивы), он был отчислен за неуспеваемость в 2013 году, позднее  якобы восстановлен приказом по ПГУ 1219 з/о от 26 сентября 2014 г. в число студентов 4 курса заочного отделения юридического факультета на договорной основе с 1 сентября 2014 г. со сроком сдачи разницы до декабря 2014 г. Исходя из буквального толкования приказа, следует, что если студент не сдаст задолженности, то с ним должны быть прекращены учебные отношения. Не затрагивая вопроса о законности изданного под условием правового акта управления индивидуального характера, следует заметить, что впервые Тазетдинов обратился ко мне по вопросам сдачи задолженности по телефону осенью 2015 г., то есть значительно позднее установленного срока для сдачи академической разницы. В заверенной выписке из приказа нигде не указано, продлевались ли для него сроки сдачи задолженности (имелась отметка об этом лишь в самой ведомости). Следовательно, на момент совершения провокации он сам не был уверен в определенности своего статуса «студента».  На мой прямой вопрос о том, в каких отношениях он состоит с вузом, он ответил: «все очень сложно». Тем не менее, в нарушении установленного порядка, Тазетдинов фактически допускался администрацией факультета на занятия, присутствовал на них, тем самым создавая ложную видимость своего обучения на юридическом факультете ПГУ. В соответствии с п. 36 «Положения о курсовых экзаменах и зачетах и порядке оформления повторного обучения в ПГУ им. Т.Г. Шевченко» по представлению декана факультета приказом ректора отчисляются студенты «не ликвидировавшие в установленные сроки академическую задолженность». Почему это не было сделано, думаю, со всей очевидностью понятно.

Следует отметить, что названное лицо имело и сформированные мотивы к тому, чтобы принять активное участие в провокации. Описать их можно, прибегнув к метафоре, подсказанной классиком: Полиграф Полиграфович, как известно, весьма недолюбливал профессора Преображенского, и мы знаем за что. В этой связи можно поздравить сотрудников спецслужб Приднестровья и лиц, оказавшим им активное содействие, с серьезным научным достижением: им удалось «воскресить» несчастного подопытного, вернув его вновь в состояние полуполноправного существа, которого по законам жанра нынче следует выдвинуть в будущие лидеры их общества.

Оставим, однако, печальную риторику и возвратимся к событийную ряду, тем более, что именно его изложения ожидают неискушенные в тонкостях работы спецслужб читатели. Итак, следующий мой визит в ПГУ должен был состояться в декабре того же 2015 года, то есть без малого через шесть месяцев (правда, в сентябре того же года я заезжал в ПГУ подписать некоторые документы). Однако его опередил ноябрьский неожиданный при нормальном положении дел телефонный звонок упомянутого «студента», который настойчиво просил приехать в Тирасполь и принять у него задолженности по предметам. Собственно, с первого звонка мне стало ясно, что в отношении меня готовится провокация: не припоминал я давно случая, когда мне кто-либо из студентов звонил и приглашал приехать принять задолженности в ПГУ – не ближний свет, 155 километров туда и обратно безрадостной поездки. Как я уже отмечал, студенты-задолжники ранее всегда обходились без меня. Кто-то должен был дать ему и мой номер телефона. Приехать для сдачи задолженностей в Кишинев он, хмыкнув, отказался. Я попросил его перезвонить позднее. Через оговоренный период времени (неделю), он, в аккурат точно, что само по себе странно для задолжников, вновь настойчиво позвонил мне. В общении по телефону он буквально умолял меня приехать в ПГУ и принять задолженности. К тому времени у меня вышла оказия быть в Тирасполе, и я поддался на уговоры технического исполнителя провокации приехать принять «задолженности», но при условии, во-первых, его готовности, а во-вторых, покрытия расходов, связанных с поездкой. В ответ, он, переговорив, едва прикрыв микрофон рукой, с непосредственными организаторами провокации, согласился на мои условия. Наверное, с этого момента было бы логично с моей стороны прекратить всякие поездки на территорию, неконтролируемую официальными властями Республики Молдова, но ряд обстоятельств, о которых по возможности, я сообщу позднее, а также некоторое простодушное любопытство, подвигли меня к поиску причин явственно обозначенного интереса ко мне со стороны спецслужб региона. Откажись я от поездок – все пошло бы по-другому, но не подумайте, что в лучшую сторону: поставленная спецслужбами цель во всяком случае должна была быть реализована. При пересечении региона с целью выезда за границы Молдовы или при работе с другими образовательными учреждениями, функционирующими там, их нездоровый «интерес» ко мне неминуемо проявился бы. Да к тому же рассказывай потом о нарушении свободы передвижения по национальной территории – обязательства, принятого на себя и молдавской и приднестровской сторонами, а так эмпирическим путем удалось доказать – въезд, а тем более даже самая безобидная общественно-полезная деятельность, каковой является преподавание в вузе, в Приднестровье сопряжено с риском для жизни.

Предвижу упреки в свой адрес, что я сам виноват в случившемся, что в моих действиях также прослеживается провокационность. Отвечу: во-первых, в отличие от провокаторов, мои действия были пассивны в течение всего описываемого периода времени (не я занимался сбором информации в отношении других лиц, не я активно навязывался на встречи и разыгранные «пересдачи» зачетов, я не вымогал, не обуславливал свои действия каким-либо предоставлением), напротив – поведение провокаторов в указанный период и в дальнейшем было активным и совершалось, что очевидно, с указанной выше целью; во-вторых, я исходил из внутренней установки, если угодно, императива непричинения кому-либо зла, вредоносность каких-либо действий с моей стороны была исключена в силу внутренних моих убеждений – надо в интересах учебного процесса приезжать, приходится это делать, раз принял на себя обязательство.

На встрече, состоявшейся в конце ноября или начале декабря 2015 г. (точно не припомню), Тазетдинов особых знаний не проявил. Я его формально проконсультировал о том, что должен знать студент для получения квалификации, на этом и расстались. Подробностей встречи сейчас, за давностью событий, не помню, но было видно, что он внимательно присматривается ко мне, знает меня в лицо и намерения его недобрые.

Следующая встреча с провокатором состоялась 1 марта 2016 г. На этот раз она проходила в рамках организованного КГБ ПМР оперативного эксперимента и была рассчитана на провокацию. О разумных доводах к ее проведению с точки зрения законности, говорить, как вы понимаете, не приходится. Тогда я в нерабочее время за свой счет целый академический час подробно консультировал Тазетдинова. В общении он всячески провоцировал меня на вымогательство, заявив, что «лучше бы мне поставить оценки по-хорошему». Одним словом, расстроил я Горносталя и компанию  своим упрямством (выходя из кабинета, я  заметил, как он все время при попытке провокации стыдливо прятался за дверью). В самом деле, им необходимы компрометирующие меня «доказательства», а я упрямо требую от провокатора всего лишь знаний. Позднее видеозапись той любезной беседы изъяли из материалов «дела», и понятно почему: в своих решениях ЕСПЧ неоднократно подчеркивал, что после первого неудавшегося «оперативного эксперимента» последующие за ним, как правило, не вызваны оперативной необходимостью и не соответствуют духу закона. Другими словами, действия агента целенаправленно преследующих жертву однозначно свидетельствуют о провокационном их характер.

Замечу, что в материалах так называемого «дела» имеется копия ведомости № 106 на сдачу разницы в учебных планах Тазетдинова Александра Эдуардовича, заверенная сотрудником КГБ ПМР (на тот момент куратором ПГУ), Мокряком Романом Ивановичем, содержащая  отчетливо видимые даже на фотографии исправления даты ее совершения в двух местах: первоначальная дата 01.03.16 г. исправлена на 02.04.2016 г. Достаточно, например, сравнить исправленное с цифрой «4», проставленной тем же почерком и тем же лицом в протоколе осмотра и изъятия от 02.04.2016 г. или в «Постановлении о применении технических средств» от 02.04.2016 г. Очевидно, что данный факт ставит под сомнение со всеми вытекающими отсюда последствиями доказательственную силу данных, полученных при проведении так называемого «оперативно-розыскного мероприятия», и свидетельствует о преднамеренном характере провокационных действий, организованных сотрудниками КГБ ПМР в отношении меня.

На последней «пересдаче», 2 апреля 2016 г., в субботу, состоявшейся по личной просьбе Тазетдинова, после занятий, в нерабочее время, я первоначально наотрез отказался от проставления оценок, поскольку провокатор по-прежнему не проявил каких-либо уверенных знаний. Понятно, что ему это было и не нужно. Задача перед ним была поставлена ясная – навязать мне любым способом деньги. Стоило ли и мне тратить свое время и силы на указанное, явно недостойное внимания, лицо? Замечу, что ранее никакой договоренности о том, что я буду принимать задолженности в указанный день и тем более время у меня с ним не было. В ответ на мой отказ, Тазетдинов начал умолять меня поставить оценки, заявив: «пожалуйста, поставьте мне оценки, это мой последний шанс», сославшись также на то, что «ранее он сдавал «Римское право» в форме зачета», и что речь идет о переносе в ведомость ранее проставленного зачета в форме оценки. В этот день я чувствовал себя усталым, мысли были заняты решением некоторых научных вопросов и планируемой медицинской операцией. Одним словом, в планы мои никак не входило общение с агентами незаконно действующей спецслужбы региона.

В этой связи, конечно, я могу с полной уверенностью утверждать, об отсутствии корыстного мотива – составляющего необходимого элемент состава любого коррупционного преступления. Моя внутренняя воля на проставление ему форм контроля, хотя и деформированная под воздействием поведения провокатора, была сформирована до момента открытия ведомости. Могу также утверждать, что я имел основания к возмещению расходов, понесенных мною на «развлечение» сотрудников КГБ ПМР, единственная и очевидная цель которых состояла в создании видимости совершения мною преступного деяния. В самом деле, кто всерьез может меня упрекнуть в том, что я, подчиняясь долгу преподавателя, трижды тратил свое время и силы, приезжая на незапланированные и неоплачиваемые занятия, в общем-то хорошо понимая, что за моей спиной готовится заговор, и посмел при этом посягнуть на компенсацию понесенных расходов? По логике оппонентов, мне больше нечем заниматься, кроме как разъезжать и веселить за свой счет названную «достопочтенную» публику. Понятно тем не менее, что в данной ситуации, на самом деле, деньги не интересовали ни меня, ни их. Важно отметить другое – в момент, когда я раскрыл ведомость и обнаружил в ней денежную купюру (купюра была вложена таким образом, что при любых действиях, как только я открою пресловутую ведомость, я буду вынужден дотронуться до нее рукой), мне явственно стало понятно, что, сорви им план, домой я не вернусь. Можно достаточно живо представить, что бы за этим последовало. Надо же, без малого год преследовали меня – «особого опасного государственного преступника», а тут все сорвалось. Куда обращаться при этом? В прокуратуру Приднестровья? (Такая мысль у меня промелькнула, однако, у любого трезвомыслящего человека она вызывает лишь смех). Случаи «подброса» наркотиков, оружия «правоохранительными» органами – распространенная практика в Приднестровье. Некоторые дела по таким «обвинениям» в Приднестровье в настоящее время находятся на рассмотрении Большой Палаты ЕСПЧ. Возможно, что к случаю придумали бы что-то и более «экзотическое» и ведь иные поверили бы. Последующие события лишь подтвердили мои опасения.

Навалившиеся несколько десятков вооруженных людей – сотрудники КГБ ПМР, а позднее, подключенные под заказное «дело» сотрудники «Следственного комитета ПМР», в сопровождении ручной «прессы» — в точном соответствии с поставленной целью и задачами, начиная приблизительно с 12 часов 2 апреля 2016 г. инсценировали «законность» задержания. На самом деле, начиная с указанного момента времени имело место абсолютно незаконное действие – похищение человека. Напомню, что в решении Большой Палаты Европейского Суда по правам человека по жалобе «Мозер против Республики Молдова и России» отмечается, что приднестровские de facto власти  не имеют законного права на арест и содержание под стражей, «так, как они являются частью системы, не позволяющей людям пользоваться своими правами».

В первую очередь сотрудников КГБ ПМР интересовали, разумеется, не обстоятельства ими же инсценированного «дела», а то, что в полной мере относится к их компетенции, а именно: наличие у меня контактов с разведсообществами других государств и связей в политических кругах Республики Молдова, а также за рубежом. При этом я подвергался прямому психологическому давлению со стороны оперативных сотрудников КГБ ПМР, требовавших от меня дачи признательных показаний (явки с повинной). Позднее, в 16 часов 55 минут того же дня, после «общения» на «общественно-политические» темы с сотрудниками незаконной секретной организацией, мое «задержание» было оформлено следователем «Следственного комитета ПМР». Его звали Братанчук Александр Павлович. Оказавшийся втянутым в эту постыдную игру, он оказывал активное участие в фабриковании материалов «дела» против меня, хотя и пытался при этом придать своим действиям видимость законности и некоего приличия.

Таким образом, вследствие заведомо незаконных действий КГБ ПМР я был лишен свободы незаконно действующими на территории Республики Молдова вооруженными формированиями, пребывая фактически «под стражей» с 12 часов 2 апреля 2016 г. по 16 часов 25 мин. 5 апреля 2016 г. (76 часов 25 мин.) Замечу, что согласно ст. 6 «УПК ПМР», никто не может быть задержан по подозрению в совершении преступления или заключен под стражу при отсутствии на то законных оснований, предусмотренных настоящим Кодексом. До судебного решения лицо не может быть подвергнуто задержанию на срок более 72 (семидесяти двух) часов. Уже сам указанный факт свидетельствует о грубом нарушении права на свободу и личную неприкосновенность со стороны силовых организаций ПМР, даже по действующему там «законодательству».

Незаконность действий секретной организации с точки зрения действующего de iure правопорядка (Республика Молдова) очевидна. Родовой объект вменяемого мне по состряпанному под активное мероприятие так называемому «делу» определен как «преступление против государственной власти, интересов государственной и муниципальной службы». Простите, о какой «государственной власти», интересах какой «государственной службы» идет речь с точки зрения признанной международным сообществом юрисдикции Республики Молдова? Однако незаконность действий сотрудников силовых организации с точки зрения действующего в Приднестровье «законодательства» необходимо пояснить (напомню, что действия de facto властных организаций непризнанного государства есть вопрос факта, а не права).

Итак, сотрудники КГБ ПМР, исходя из содержащихся в материалах дела документов, приступили к организации мероприятия, а именно «оперативного эксперимента» немедленно после первого сообщения Тазетдинова и в отсутствии попыток проверки данной информации или рассмотрения иных средств расследования предполагаемой «преступной» деятельности. Информация о том, что я занимаюсь деятельностью, которая могла бы быть квалифицирована как незаконная, основывается на одном источнике – согласившемся сотрудничать с КГБ ПМР информаторе Тазетдинове. Однако не ясно, почему Тазетдинов, направляясь якобы на сдачу экзамена и зачета, решил в 8 часов утра, в субботу, 2 апреля 2016 г. обратиться с предложением о сотрудничестве в КГБ ПМР. У любого вменяемого человека вызовет по крайней мере улыбку всесильность Тазетдинова, который сумел за полтора часа (в 9-40 он находился в холле помещения, где расположен юридический факультет ПГУ) в субботу, в 8 часов утра написать заявление, убедить и сорганизовать сотрудников КГБ ПМР, включая председателя названной организации, в необходимости и целесообразности проведения в отношении меня «оперативного мероприятия», получить инструктаж (Братанчук признался мне, что лично накануне спецоперации готовил провокатора), и приступить к его исполнению.

Следует отметить, что, имея предоставленную «Положением о курсовых экзаменах и зачетах и порядке оформления повторного обучения в ПГУ им. Т.Г. Шевченко» возможность в мое отсутствие по решению заведующего кафедрой обратиться к другому преподавателю,  считая при этом, что я «несправедливо создаю препятствия при приеме экзаменов и зачетов», Тазетдинов, тем не менее, не обратился официально к администрации факультета с просьбой о замене преподавателя и продолжал преследовать именно меня с настойчивыми просьбами принять у него экзамен и зачет. Таким образом, его роль в так называемом «оперативном эксперименте» была активной, а действия явно провокационными. Следует отметить, что никаких фактов вымогательства с моей стороны материалы так называемого «дела» не содержат, их никогда не было и быть не могло, хотя бы в силу моих убеждений (за девять последующих месяцев так называемого «следствия» не было представлено ни одного факта, свидетельствующего о незаконности моих действий). И даже в характеристике на меня, выданной на юридическом факультете ПГУ, имеющейся в материалах так называемого «дела», указано, что «жалоб на меня со стороны студентов не поступало».

Однако обращает на себя внимание то, что мои действия в «справке-меморандуме», составленной КГБ ПМР, квалифицированы на 2 апреля 2016 именно по ч. 2 ст. 286 «УК ПМР», тогда как «обвинение» мне было предъявлено следствием 5 апреля 2016 г. по ч. 1 ст. 286 «УК ПМР». Эта оговорка в «справке-меморандуме» не случайна – квалификация, внесенная, что совершенно очевидно, задним числом, является определяющей для придания действиям сотрудников КГБ ПМР видимости «законности».  Дело в том, что согласно пункту 4. ст. 8 «Закона об оперативно-розыскной деятельности в Приднестровской Молдавской Республике» проведение оперативного эксперимента, оперативного внедрения допускается только в целях выявления, предупреждения, пресечения и раскрытия тяжкого или особо тяжкого преступления, а также в целях выявления и установления лиц, его подготавливающих, совершающих или совершивших. Таким образом, изначальная квалификация предполагаемого «преступления» (с санкцией до 3 лет и, соответственно, согласно ч. 2 ст. 14 «УК ПМР» отнесенное к «преступлениям небольшой тяжести») исключала проведение оперативного эксперимента как заведомо незаконного. Следовательно, фактические данные, полученные посредством него, должны быть признаны недоброкачественными (недопустимыми) как полученные с нарушением закона. Статья 23 «Конституции ПМР» прямо и недвусмысленно говорит, что доказательства, полученные с нарушением закона, не имеют юридической силы.

Таким образом, внесение указанного исправления в справку-меморандум совершено с целью придания видимости «законности» оперативного мероприятия и является одним из многих примеров фальсификации доказательств, допущенных КГБ ПМР по моему «делу». Законность же моих действий на 2 апреля 2016 г. не могла быть поставлена под сомнение в принципе, что подтверждается материалами так называемого «допроса» на указанную дату и предъявленными 5 апреля 2016 г. мне «обвинением».  При этом следует учитывать, что официально, даже в Приднестровье, уголовно-правовую квалификацию «преступлений» осуществляют полномочные на то органы и должностные лица: следователи, дознаватели, прокуроры и судьи.  Сотрудники органов государственной службы безопасности, согласно «Закону о государственной службе безопасности «Приднестровской молдавской республики», такой компетенцией не наделены. Исходя из вышеизложенного, с точки зрения действующего de facto в Приднестровье «законодательства» явственно следует, что в моих действиях отсутствуют составы преступлений, вменяемых мне в ответственность, что действия сотрудников КГБ ПМР по организации оперативного эксперимента вышли за пределы предоставленных им «законом» полномочий, а мое поведение явилось следствием действий, которые должны рассматриваться как подстрекательство к совершению преступления со стороны сотрудников названной организации.

Выработанная Европейским Судом по правам человека практика позволяет в форме теста провести различение провокации на преступление от преступления. Во-первых, провокация всегда совершается с участием властей (в нашем случае – de facto администрации непризнанного региона). Во-вторых, провокация совершается активными действиями агента-провокатора (с этим всем ясно). В-третьих, провокация основывается на неподтвержденных предположениях о том, что имеется умысел на совершение преступления (что очевидно). В-четвертых, тайные агенты не присоединяются к уже совершаемому преступлению, но подстрекают к совершению преступления (также не вызывает сомнения). В-пятых, провокация к преступлению характеризуется воздействием агентов-провокаторов на жертву с целью совершения им преступления (достоверно). В-шестых, провокация предполагается совершенной в отсутствие независимого судебного или прокурорского контроля над деятельностью тайных агентов (об этом и говорить не стоит). Применение критериев, установленных данным тестом, к обстоятельствам возбужденного против меня так называемого «уголовного дела», по всем пунктам дает, как это вытекает из материалов самого «дела», положительный результат, позволяющий однозначно утверждать: действия сотрудников КГБ ПМР являются провокацией на совершение преступления. В этой связи практика ЕСПЧ констатировала, что судебное разбирательство будет считаться справедливым по смыслу части 1 статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод тогда, когда все доказательства, полученные в результате провокации со стороны сотрудников КГБ ПМР, будут исключены. Изъяв их из так называемого «дела», как вы понимаете, от него останется лишь улыбка Чеширского Кота.

Исходя из вышеизложенного, следует, что действия de facto администрации Приднестровья по моему «задержанию», а по сути, как было отмечено выше – похищению, не имели никаких законных оснований и таким образом грубо нарушали положения статьи 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, в соответствии с которой каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность.  В этой связи Европейский Суд напоминает, что статья 5 Конвенции гарантирует основное право на свободу и личную неприкосновенность. Европейский Суд указывает: «что касается терминов «законное» и «в порядке, установленном законом», Конвенция по существу отсылает к внутригосударственному законодательству и устанавливает обязанность соблюдать указанные в нем материальные и процессуальные нормы». Конвенция также требует, чтобы любое лишение свободы соответствовало целям статьи 5 Конвенции, которые состоят в том, чтобы предотвратить произвольное лишение лиц свободы. Положение части 1 статьи 5 Конвенции в первую очередь требует, чтобы любое задержание или заключение под стражу происходило в порядке, установленном законом. Отсутствие правовых оснований для содержания под стражей несовместимо с принципом защиты от произвола, гарантированным данным положением Конвенции.

Условиями моего освобождения из похищения было два: внесение так называемого «судебного залога» и «признание мною вины». По каждому названному условию особая миссия была возложена на лицо, которому вменялось исполнение роли «адвоката». Мне он был представлен как товарищ «следователя», с которым будет проще «решать вопросы» («нормальная», замечу, практика в Приднестровье). Прекрасно понимая реальное положение дел, я не стал усложнять ситуацию и согласился на его «помощь». Звали его Кийко Павел АлександровичЕдва ли он достаточно хорошо осознавал, в какую историю его втягивают. Думаю, что вкратце ему сказали, что дело фабрикуется под интересы секретной организации и что оно будет закрыто, как только будет достигнут ожидаемый результат активного мероприятия. Скорее всего, он руководствовался простым мотивом – «заработать» немного денег в обмен на оформление на свое имя так называемого «судебного залога» и убеждение меня признать вину.

Да, действительно, со мной были денежные средства, составляющие практически все мои сбережения (оставлю по этому вопросу подробности без комментария). Эти средства предназначались на исполнение моих социальных обязательств, рекомендованную и запланированную медицинскую операцию по жизненно важным показаниям и … издание книги. Замечу, что из событийного ряда видно, что именно этот момент – а именно моя профессиональная деятельность больше всего волновала спецслужбу региона. Странно, не правда ли? Вот переживают в КГБ (МГБ) ПМР, чтобы я ни в коем случае не занимался тем, к чему призван. Денежные средства не были «обнаружены», но были переданы мной на ответственное хранение. За вычетом суммы составляющей так называемый «судебный залог» мне они были возвращены. Еще раз в этой связи замечу –  деньги на тот момент моих оппонентов не интересовали (по крайней мере в той мере, чтобы случившееся не было похоже внешне на ограбление). Правда, о том, что последовало после того, как я выехал домой  – а мне это известно достоверно –  воздержусь оглашать публично, пощадив самолюбие высших должностных лиц секретной организацией.

Итак, освобождение меня «из-под стражи» было обусловлено внесением залога в размере 1600 долларов США. Указанный залог как мера пресечения, внесенный из моих денег, был также оформлен на имя названного Кийко. При этом при избрании меры пресечения мне было сказано, что денег для внесения залога у моего доверенного лица недостаточно (хотя, на самом деле, готовность внести указанную сумму была), тогда как доверенному лицу в свою очередь Кийко заявил, что оно «не вправе вносить залог, так как не является «резидентом» Приднестровья и не имеет ко мне никакого отношения». При этом, правда, не преминул присвоить в нарушение договора за оказание «услуг» лишние 380 долларов США, которые до сих пор так и не вернул. Недостойное как-то, замечу, поведение для председателя «Тираспольской коллегии адвокатов».

Разумеется, что при указанных обстоятельствах никакой юридической вины я за собой не признавал, о чем свидетельствуют протокол первого так называемого «допроса» от 2 апреля 2016 г. Однако 5 апреля 2016 г. Кийко в присутствии «следователя» мне сказал, что «они отпустят Вас, если признаете свою вину, в противном случае Вы отсюда не выйдете». Очевидно, что у меня не возникло желания «развлекать» своим присутствием «достопочтенную» публику и были все основания опасаться дальнейших провокационных действий. Распрощаться, оставшись «под стражей», со своим здоровьем, имуществом и работой – это было бы уж слишком. Принимая во внимание изложенное, считаю, что угроза нелигитимного насилия путем применения угроз, шантажа или иных незаконных действий в сложившейся ситуации была реальной, осуществимой и действительно могла причинить зло, а я мог действительно опасаться ее исполнения.

Понятно также, что любое социальное действие приводит к неизбежному диалогу добра со злом, в этой связи доказывать свою правоту лицам, непосредственно вовлеченным в конфликт далеко не всегда корректно. Однако право оперирует кодом «законное/незаконное», однозначно признавая невиновным того, в отношении кого были совершены незаконные действия.  С другой стороны, следует учитывать, что также, как «любой осел может сегодня <…> взорвать атомную бомбу», точно также «любого человека, ничего ему не объясняя, можно посадить в тюрьму лет на десять…», убедив его в виновности.

Буду, тем не менее, искренним, в моих действиях был и тактический расчет: если дело обусловлено в большей степени клеветническими заявлениями в мой адрес со стороны частных лиц, и я признал при этом «вину» без корыстного мотива, то какой смысл преследовать меня в дальнейшем? Ведь de facto администрация непризнанного Приднестровья осознавала или по крайней мере должна была отдавать отчет о последствиях своих действий, но сознательно пошла на эскалацию незаконного насилия, маниакально преследуя меня в дальнейшем. Сказанное отчетливо свидетельствует об истинной цели, вынашиваемой незаконно действующей секретной организацией и состоящей в уничтожении меня в профессиональном плане и дальнейшем манипулировании мной в соответствии с профилем ее «деятельности».

Этим и только этим можно объяснить то, что маниакальное преследование, начатое спецслужбами непризнанного региона, продолжалось на фоне массированной, систематической и хорошо продуманной кампании диффамации, лжи и клеветы, развязанной в отношении меня лично. Средства массовой информации Приднестровья начиная с 4 апреля 2016 г. до конца конца июня того же года превратились по отношению ко мне, по сути, в аналог «Свободного радио и телевидения тысячи холмов», печально известного по приговорам Международного трибунала по Руанде как «радио ненависти». В сообщениях, размещенных в средствах массовой информации Приднестровья и поддержанных отдельными средствами массовой информации Республики Молдова и даже Российской Федерации, исходящих от основного «заказчика», отчетливо прослеживаются мотивы неприязни и ненависти по этническим признакам и, как это не странно смотрится со стороны тех, кто не знаком с реалиями этого региона, моей гражданской принадлежности.  В публикациях разглашаются персональные данные, нарушая тем самым грубейшим образом положения «Закона о персональных данных», предусматривающего защиту прав и свобод человека и гражданина при обработке его персональных данных, ими грубо и цинично нарушается мое право на частную жизнь.  По сути, речь идет о длящемся информационном преступлении, совершаемом против меня. В этой связи ЕСПЧ отмечал, что «эффективная сдерживающая мера от грубых нарушений, затрагивающих основные ценности и важнейшие аспекты частной жизни, требует установления эффективных уголовно-правовых положений».

Так, в публикации, размещенной на сайте КГБ (МГБ) ПМР (электронный ресурс:  http://kgb-pmr.com/news/423) от 4 апреля 2016 г. указывается, что задержание меня  осуществляла именно эта организация. Здесь же содержится ничем не подтверждаемая клеветническая информация о том, что я занимался «вымогательством», что видимо, должно хоть как-то обосновать их неадекватные действия; содержится информация об изъятии моих денежных средств, сведения о размере которых поданы таким образом, чтобы создать ложное представление о размере моих не имевших место быть «интересов». Я назван по фамилии, имени и, как трогательно, очевидно, для лучшей идентификации – по отчеству.

Замечу, что ранее на сайте этой «организации» следующим новостным «пятном» шло сообщение о том, что «по результатам проверки деятельности президента ПМР Е. Шевчука нарушений обнаружено не было». Сейчас, это информационное сообщение с сайта МГБ ПМР, понятно, снято, а дело тогдашнего, согласно «Закону о государственной службе безопасности приднестровской молдавской республики» руководителя деятельностью государственной службы безопасности, передано в «Тираспольский городской суд» по обвинению, в том числе, в получении взятки. Но будем исходить из принципа презумпции невиновности и пожелаем бывшему президенту «законного и справедливого правосудия» в родном для него суде.

В моем же случае нарочитое и циничное нарушение фундаментального принципа уголовного права – презумпции невиновности во всех без исключения информационных сообщениях свидетельствует, что очевидно, о тайной цели разработчиков и непосредственных исполнителей проводимого в отношении меня активного мероприятия – уничтожить без суда и следствия ученого, «подозреваемого в шпионаже» (отсюда, очевидно, специальный термин «разоблачили», используемый, как известно, для подобного рода ситуаций). Уже 4 апреля 2016 г., до предъявления мне каких-либо «обвинений» (они, напомню, были «предъявлены» мне 5 апреля того же года), я в информационном сообщении на упомянутом сайте КГБ (МГБ) ПМР был объявлен «преступником», а моя деятельность «преступной». Вот оно, оказывается, как! В Приднестровье, что соответствует реальности, но и близко не соответствует минимальным стандартам действующего там «законодательства», квалификацию деяний осуществляют не органы правосудия, а специализированная секретная организация. Впрочем, о чем это я?

Замечу, что нарушенный базовый принцип уголовного права – презумпция невиновности в публикациях «официальных органов» ПМР ставит под сомнение соблюдение положений ст. 14 «УПК ПМР», закрепляющей обязанность следствия и гособвинения всесторонне, полно и объективно исследовать обстоятельства дела, и, как следствие, право на справедливое судебное разбирательство. В статье 22 «Конституции ПМР» утверждается: каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность. Закрепленный в ст. 4 «УПК ПМР» принцип презумпции невиновности предусматривает, что обвиняемый считается невиновным, пока его виновность в совершении преступления не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Таким образом, принцип презумпции невиновности,  закрепленный также в части 1 статьи 11 Всеобщей Декларации прав человека 1948 года, части  2 статьи 14 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 года, части 2 статьи 6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, пункте 1 Резолюции 2858 (XXVI) Генеральной Ассамблеи ООН «Права человека при отправлении правосудия» от 20 декабря 1971 г. в моем деле, принимая во внимание все обстоятельства ему сопутствующие, был грубейшим образом нарушен. В этой связи практика ЕСПЧ неоднократно подчеркивала, что в интересах поддержания авторитета правосудия следует избегать ситуации, когда средства массовой информации, не дожидаясь исхода судебного процесса, само решает дело.

Стоит ли напоминать при этом, что нарушенный принцип презумпции невиновности в публикациях официальных органов ПМР, исходящих от КГБ ПМР и СК ПМР, и следовательно, отражающих позиции должностных лиц названных органов власти, ставит под сомнение  соблюдение положения ст. 14 «УПК ПМР», закрепляющего обязанность следствия и гособвинения всесторонне, полно и объективно исследовать обстоятельства дела, а также положений ст. 41 «УПК ПМР», отсылающих соответственно к ст. 22 «УПК ПМР», предусматривающих, что обстоятельства, вызывающие сомнение в беспристрастности служат основанием для отвода и при наличии таких оснований следователь обязан заявить самоотвод. Указанные обстоятельства изначально и на будущее колеблют соблюдение моего права на справедливое судебное разбирательство по смыслу статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении моего «дела» и связанную с ним защиту моих  прав и законных интересов.

В публикации от 4 апреля 2016 (электронный ресурс: http://novostipmr.com/ru/news/16-04-04/sotrudniki-kgb-pmr-zaderzhali-vzyatochnika), представляющей, по сути, copy paste с сайта КГБ ПМР, содержится заведомо ложная информация о том, что в органы безопасности «поступала информация о вымогательстве взятки». Налицо в  ней нарушение базового принципа деятельности органов государственной безопасности, закрепленных в «Законе о государственной службе безопасности Приднестровской Молдавской Республики», принципа – уважения и соблюдения прав и свобод человека и гражданина.

В публикации от 14 апреля 2016 г. (электронный ресурс: http://novostipmr.com/ru/news/16-04-15/docent-korrupcioner-okazalsya-na-svobode) содержится информация, подтверждающая провокационно-лживую политическую мотивацию заказного дела. Сама публикация написана тенденциозно клеветнически, имеет ярко выраженный оттенок личной неприязни. Здесь незаконно использовано мое фотоизображение и также разглашаются персональные данные. В этой связи не могу не заметить, что поскольку оперативный эксперимент проводился с очевидным нарушением действующего законодательства, личная фотография, размноженная на сайтах интернет-издательств ПМР, на которой я изображен в момент похищения с моими деньгами, является свидетельством факта противоправных действий, совершенных против меня на территории неконтролируемой конституционным властями Республики Молдова.

Из публикаций явственно следует, что преследование в отношении меня было инициировано, как ранее отмечалось, надуманными политическими мотивами с целю создания «легенды», которая, с одной стороны, должна была по мысли разработчиков активного мероприятия сработать после моего «уничтожения», а с другой – стать необходимой конфликтной составляющей.  При этом в сообщениях, размещенных в официальных изданиях Приднестровья, используется экспрессивно-окрашенная лексика: «отсидел», «поймали», «задержали», «скрылся» и т.п. Представлена унизительная оценка лица по признаку этнической и национальной (государственной) принадлежности, направленная, в том числе на то, чтобы вызвать чувство неприязни ко мне со стороны определенных групп населения.  В этих же публикациях содержится призыв к запрету на осуществление мной профессиональной деятельности. Задумайтесь, с чего бы это у сотрудников незаконной секретной организации проснулась такая трогательная забота в отношении ученого, для слежки за его действиями на территории, которую они считают «соседним государством», и провокационно возмущаться тем, что я «продолжаю читать лекции в вузах Молдовы».  Вот так-то, оказывается КГБ (МГБ) ПМР призвано указывать ученому чем, где и когда ему заниматься, а чтение лекций мною таит, очевидно, для них и их адептов страшную угрозу.  Таким образом, в публикациях явственно прослеживается прямая цель действий силовых de facto организаций Приднестровья – причинить мне максимум вреда, воспрепятствовав дальнейшей моей профессиональной деятельности. Развязанная в медиа пространстве продуманная и спланированная кампания была определенно направлена на мою дискредитацию.  В этих условиях единственным императивом, которым по моим убеждениям следует руководствоваться, была евангелическая максима: «не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте» (Эфес. 5:11).

Прослеживается также направленная корреляция диффамирующей информации, распространенной в сети интернет более чем на 20 сайтах (по сути, это спам ничем не подтвержденных инсинуаций, рассчитанный не на доводы рассудочного мышления, оперирующего анализом фактов в их логической последовательности, а исключительно на психо-эмоциональное воздействие наивных, доверчивых лиц), что бесспорно свидетельствует о целенаправленном характере совершенного информационного преступления. Анализ работы агрегаторов новостей за указанный период однозначно свидетельствует о систематичности и целенаправленности совершаемого против меня преступного деяния. Так, 4 апреля 2016 г. осуществляется массированная атака диффамирующей информацией по всем СМИ Приднестровья, включая телевидение и радио (причем в регулярно повторяющихся информационных сообщениях), и я прямо объявлен «преступником». Затем, 14 апреля 2016 г. предпринимается информационная атака с указанием политической мотивации преследования, рассчитанная на пространство Российской Федерации и стран СНГ, включая новостной информационный медиа-портал «Rambler», «Комсомольскую правду в Молдове», при этом информация содержит нескрываемую негативную коннотацию, которая должна, по мысли организаторов активного мероприятия, помимо создания указанной «легенды», вызвать неприязнь ко мне. Позднее – 22 июня 2016 г. предпринята атака на информационное пространство Молдовы с почти нескрываемым призывом к официальным властям республики уничтожить меня в профессиональной сфере. На этом этапе, ввиду явной исчерпанности жанра со стороны сотрудников КГБ ПМР, к агрессивной травли меня подключились сотрудники «Следственного комитета ПМР» (публикация «Молдова + Юстиция»), которые неожиданно вспомнили, что они находятся на территории Республики Молдова. В этой связи напомню, что в Конституции Республики Молдова «Следственного комитета ПМР» нет.

Столь пристальное и явно неадекватное поведение силовых de facto организаций Приднестровья, продолжавших маниакальное преследование меня, — если не знать принципы работы секретных организаций, отчетливо напоминающее психоделический бред, — не осталось без внимания официальных правоохранительных органов Республики Молдова. По факту происшедшего в отношении лиц, совершивших и совершающих длящиеся тяжкие преступления, Генеральная Прокуратура Республики Молдова возбудила уголовное дело, я был признан потерпевшим. Вред, причиненный мне незаконным преследованием на территории Приднестровья, с учетом всех ему сопутствующих обстоятельств, считаю принципиально не рекуперируемым.

До 30 августа 2016 г. никаких «следственных действий» с моим участием «Следственный комитет ПМР» не предпринимал, в этот день я бы «вызван» в Тирасполь. Если кому непонятно, почему именно 30 августа (накануне нового учебного года), поясню: расчет на массированную  преступную кампанию, развязанную в отношении меня подконтрольными незаконным силовым организациям СМИ, не оправдался, я продолжил работу в Кишиневе в запланированном объеме нагрузки. К этой дате осведомители из Кишинева оповестили незаконную организацию о том, что «убрать» меня не удалось. Исполнителям активного мероприятия в этих условиях ничего не оставалось, как доводить дело «до суда». Разумеется, повязанные «кровью», подогреваемые банальной алчностью, — видели бы вы, с каким воодушевлением Братанчук рассказывал мне в какой пропорции они будут делить присвоенные, по сути, деньги ученого, — отдельные должностные лица официальных органов Приднестровья сами стали заложниками содеянного. Отмечу, что в течение всего так называемого «следствия» и позднее я сознательно не допускал никаких действий, которые могли бы быть интерпретированы в качестве «воспрепятствования осуществлению правосудия и производству предварительного расследования». Мое требование было одно: предписанное соблюдение законности и справедливости.

В сложившихся незапланированной ситуации перед «следствием» была поставлена задача сфальсифицировать доказательства таким образом, чтобы «обвинить» меня в заведомо незаконных действиях, что формально придало бы видимость «законности» так называемого «следственного эксперимента». В ход пошел аргумент о том, что ведомость, в которую в ходе провокации мною были проставлены оценки, недействительна «в связи с истечением срока ее действия».

Очевидно, если ведомость была недействительна, то это означает, что записи, совершенные в ней, не влекут никаких юридических последствий, а следовательно, мои действия не выполняли распорядительной функции. Кроме того, незаконность действия (бездействия) предполагает, что действия лица носили заведомо незаконный характер. Под незаконными действиями должностного лица понимаются неправомерные действия, которые не вытекали из его служебных полномочий или совершались вопреки интересам службы, а также действия, содержащие в себе признаки преступления либо иного правонарушения. Другими словами, нарушение, к которому отсылает бланкетная диспозиция нормы соответствующей статьи, само по себе должно быть санкционируемым. Согласно принципу «нет преступления, нет наказания без закона» правонарушение должно быть предусмотрено не просто нормой права, но только такой нормой права, которая содержит в себе санкцию. Положением о курсовых экзаменах и зачетах и порядке оформления повторного обучения в ПГУ им. Т.Г. Шевченко, которое я, по мнению свидетельствующей против меня Радченко Яны Валерьевны, якобы нарушил, не содержит нормативных положений, влекущих санкций, а лишь устанавливает общие требования к порядку проведения экзаменов и зачетов. Последствия нарушения этих требований могут быть только дисциплинарными и применены с соблюдением установленных правил о дисциплинарной ответственности. С другой стороны, проставление оценок само по себе правомерное действие, что очевидно, и мои действия как преподавателя, введенного в заблуждение поведением Тазетдинова, воспринимались мною как правомерными. Проверить действительность ведомости, обратившись к администрации факультета, ввиду ее отсутствия в тот день на рабочем месте, я не имел возможности. Очевидно также то, что если, как считает должностное лицо факультета – Радченко, ведомость была недействительна, то, следовательно, проставление оценок в нее не сообщало каких-либо правовых последствий для Тазетдинова, то есть не было совершено в его пользу.

Приведенный пассаж, будучи составляющей одного из ходатайств, заявленных мною в дальнейшем в «суд», я привел сознательно, чтобы продемонстрировать очевидную абсурдность происходящего.

Однако я настаивал на том, что пресловутая ведомость № 106 на момент проставления оценок была действительна в том смысле, что на ней была надпись о ее продлении (иным образом проверить действительность внутреннего документа, не сообщающего никаких прав без внесения данных в нем содержащихся в сводную экзаменационную ведомость у меня, по понятным причинам, не было возможности, да и это не моя обязанность). Чтобы снять дальнейшие сомнения и продемонстрировать, что представляет так называемое «дело», по которому меня преследуют в Приднестровье, демонстрирую копию подлинной ведомости № 106 на сдачу разницы в учебных планах Тазетдинова Александра Эдуардовича:

На момент передачи дела «в суд» копия c оригинала указанной ведомости была у меня на руках, но, разумеется, я ее приберег на крайний случай, считая, что десятки аргументов, явно свидетельствующие о незаконности действий организаторов провокации, приведенных мной в ходатайствах, будут достаточны для прекращения дела за отсутствием состава преступления.  Однако любые доводы, каждый из которых при соблюдения базового принципа законности является самим по себе достаточным для прекращения дела по указанному основанию, игнорировалось и «Следственным комитетом ПМР», и позднее «Тираспольским городским судом». В этой связи отмечу, что на всем протяжении этого трагикомичного шоу, каковым на самом деле является этот «процесс», затеянный для достижения известной цели, на каждом его этапе я делал паузу, оставляя шанс оппонентам остановится, одуматься, исходил из максимы: «Прости им, ибо не ведают, что творят» (Лк. 23, 34).

Тем не менее, как видно, и ведомость оказалась вполне законной, и отметки, проставленные мною, зачтены (ведомость продлевалась второй раз до 23 июня неизвестно какого года, должно быть с запасом, но явно после 15 июня 2016 г.) Как говорится, что и требовалось доказать: quod ab initio vitiоsum est, convalescere non potest – что изначально порочно, не может быть в дальнейшем юридически признано законным.  Стоит ли говорить, что «следствие» было обязано истребовать оригинал ведомости и прикрепить ее к материалам дела, тем более, что об этом я ходатайствовал в ходе предварительного следствия? Ответ на вопрос, почему это не было сделано – очевиден.

Таким образом, так называемое «дело», по которому меня преследуют в Приднестровье, состоит из полностью сфальсифицированных доказательств и является ничем иным, как обычным fake-ом (фальшивкой), которым прикрыто само активное мероприятие. Тем не менее, по версии «следствия» 2 апреля 2016 г. я не только из «корыстных побуждений совершил незаконные действия», но еще – очевидно, чтобы мало не казалось – совершил при этом «служебный подлог». Именно с такой формулировкой 19 декабря 2016 г. были переданы в «Тираспольский городской суд» «обвинительное заключение» и материалы так называемого «дела»

Нельзя не отметить в этой связи еще раз, что сам по себе неуклонный интерес ко мне со стороны силовых de facto организаций Приднестровья, выражающийся в преследовании меня после того, как я давно прекратил имевшиеся там отношения, свидетельствует только об одном: он изначально был направлен на разрушение моей профессиональной и личной жизни.  Факт совершаемых против моих прав и интересов действий, грубо и цинично нарушивших базовые права человека, основополагающие принципы международного права, имеет при этом и моральное измерение: право силы подавляет силу права, сильный по отношению ко мне – de facto существующий в Приднестровье режим –  демонстрирует, что он имеет безграничные, при сложившихся обстоятельствах, возможности на то, чтобы чинить откровенное зло в отношении того, кто приезжал туда по их приглашению исключительно с образовательными целями.

На состоявшемся 21 февраля 2017 г. «судебном заседании» я заявил о своей полной юридической невиновности, а моим защитником, адвокатом из Республики Молдова, было заявлено поддержанное мною ходатайство о прекращении уголовного дела по основанию непреодолимого в суде процессуального препятствия. Свое ходатайство мы обосновывали тем, что на определенный период времени (летом 2016 г.) «следователь» Братанчук передавал «дело» другому «следователю», а позднее принял к рассмотрению иное «дело» и с иной квалификацией, при этом фактически продолжая вести дело по моему «обвинению». Отсюда вытекает, что все дальнейшие процессуальные действия, начиная с 27 июля 2016 г. по возбужденному в отношении меня «делу», совершенные Братанчуком, включая составленный и подписанный им «обвинительный акт», в принципе лишены законного основания. Тем не менее, суд не счел доводы защиты заслуживающими внимания, отклонил ходатайство, и в нарушении ст. 205 «УПК ПМР» продолжил рассмотрение «дела» по существу. Нельзя сказать, что ведущая «судебное заседание» судья – председатель «Тираспольского городского суда» не осознавала очевидной абсолютной незаконности сложившейся ситуации, но при выборе между законностью и справедливостью, с одной стороны, и личными интересами – с другой, ей пришлось исходить из последних: ведь на следующую каденцию резолюцию о благонадежности необходимо получить в КГБ (МГБ) ПМР, а там ей бы, очевидно, оппортунистического поступка не простили. Во всяком случае, отмеченное очередное в моем деле нарушение базового конституционного принципа законности, исключающее возможность вынесения обоснованного и законного решения по делу, дало основание усомниться в беспристрастности и объективности «Тираспольского городского суда». Таким образом, налицо полная материально-правовая и процессуальная несостоятельность сфабрикованного под активное мероприятие «дела».

Длящиеся с момента возбуждения в отношении «уголовного дела», систематическое и бесконечное при этом нарушение основополагающих прав человека и поиск ответа на вопрос, кто в конечном итоге несет ответственность за их нарушение на территории Приднестровья, побудили меня обратиться с соответствующим заявлением в Министерство иностранных дел Российской Федерации, откуда я получил ответ (за который, пользуясь возможностью, выражаю глубокую благодарность), что «Россия не осуществляла в прошлом и не осуществляет в настоящем юрисдикцию на территории Приднестровья, входящего в состав Республики Молдова, которая является суверенным государством, членом ООН и Совета Европы».

В дальнейшем, 17 марта 2017 г., ввиду данных мне компетентными правоохранительными органами Республики Молдова настойчивых рекомендаций (игнорировать позицию официальных властей Республики Молдова по данному вопросу я, по понятным причинам, не вправе), видя, что беззаконие на уровне приднестровского «правосудия» не преодолимо, на очередное, назначенное на эту дату в «Тираспольском городском суде» «судебное заседание», я не явился. Этой же датой «суд» самопровозглашенной республики  вынес определение о приостановлении производства по делу,  моем «заочном аресте», присвоении внесенных из моих средств в судебный залог денег в размере 1600 долларов США, и объявлении меня на моей национальной территории «в розыск».

Присвоение «судебного залога», внесенного в нарушении действующего в приднестровском регионе законодательства по заведомо незаконно возбужденному делу, рассматривается мною как покушение на право частной собственности. Протокол 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод предусматривает, что каждое физическое или юридическое лицо имеет право на уважение своей собственности. Никто не может быть лишен своего имущества иначе как в интересах общества и на условиях, предусмотренных законом и общими принципами международного права. Что же, присвоенные деньги ученого (это еще одна не написанная мною фундаментальная научная работа) должно быть поправят положения дел в бюджете самопровозглашенной республики и уж точно отразятся на благополучии лиц, причастных к этому. Из данной ситуации видно, что у кого-то на постсоветском пространстве есть нескрываемый проявленный интерес в том, чтобы социальная стагнация усиливалась, и этот «кто-то» сам себя назвал.

Следует при этом отметить, что Конституция и действующее законодательство Республики Молдова не предусматривает функционирование каких-либо органов, призванных обеспечить возможность эффективного осуществления права на защиту от посягательств со стороны властей непризнанного Приднестровья. Прокуратура Республики Молдова (оценка эффективности ее деятельности будет дана по результатам рассмотрения поданной мною жалобы Европейским Судом по правам человека), равно как и другие компетентные органы республики, не осуществляют эффективный контроль в отношении Приднестровья, а потому не способны обеспечить защиту нарушенных прав и законных интересов граждан, попадающих под репрессивные действия незаконно действующих в приднестровском регионе Республики Молдова вооруженных формирований. В этом усматривается грубое нарушение положений статьи 13 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, предусматривающей, что каждый, чьи права и свободы, признанные Конвенцией, нарушены, имеет право на эффективное средство правовой защиты в государственном органе.

Итак, после формального обжалования решения «Тираспольского городского суда» в так называемом «Верховном суде ПМР» с заведомо предрешенным исходом (здесь, как говорится, и комментировать нечего), ввиду грубейшего попрания ряда базовых положений конвенциональных норм о защите прав человека и основных свобод и нежелания внять голосу разума отдельных должностных лиц de facto официальных органов Приднестровья,  мною при содействии адвокатов из Республики Молдова была подана жалоба в Европейский Суд по правам человека.

Таким образом, исходя из содержания вышеизложенного, следует что в результате действий неконституционных властей Приднестровья были нарушены основополагающие права человека, предусмотренные Конвенцией о защите прав человека и основных свобод, а именно: умалено достоинство, нарушено право на физическую и психическую неприкосновенность (статья 3 Конвенции); нарушено право на свободу и личную неприкосновенность (статья  5 Конвенции); многократно нарушено право на защиту (статья 6 Конвенции); нарушено право на уважение частной жизни (статья 8 Конвенции); нарушено право свободно выражать свое мнение (статья 10 Конвенции); нарушено право на эффективное средство правовой защиты (статья 13 Конвенции); нарушено право собственности (статья 1 Протокола 1. Конвенции).

Ответ на вопрос, каковы причины навязанного конфликта, который получил отчетливо выраженный международный характер и вызвал широкий резонанс, был дан. Вопрос о том, кому он выгоден остается открытым, придет время и на него, следует полагать, будет дан ответ.

Предвижу резонное замечание, почему я ранее не опубликовал материал, связанный с обстоятельствами происшедшего в Приднестровье. Отвечу: во-первых, как вытекает из изложенного, мною предпринимались и будут предприниматься действия по защите грубо, циничным образом с общественным вызовом нарушенных прав и законных интересов; во-вторых, огласку предпринимаемым в этой связи действиям (разумеется, далеко не всех) я по понятным причинам могу делать  с определенной,  необходимой при данных обстоятельствах, осторожностью; в-третьих, не скрою, что я, как впрочем и все иные заинтересованные стороны – а в конфликт на сегодняшний день так или иначе втянуты несколько признанных и одна непризнанная юрисдикция, в нем задействованы десятки, если не сотни лиц – не без интереса наблюдал за реакцией и поведением участвующих в нем лиц. Ведь для меня как для ученого случившееся есть также предмет наблюдения, пища для размышлений и выводов, причем отнюдь не только правовых, но и социально-нравственных. Где, как не при конфликтной, кризисной ситуации, проявляются истинные качества человека?

Тем не менее, принимая во внимание реальное положение дел, искусственную вовлеченность меня в патологические формы социального действия, учитывая явную ангажированность происходящего, всю полноту ответственности за происходящее я возлагаю на de facto администрацию Приднестровья. Что бы, где бы и когда бы не произошло со мной, с моими близкими и моим имуществом будет считаться происшедшим в связи с конфликтом, в который я был втянут действующей на территории непризнанного Приднестровья секретной организацией.

Олег Халабуденко

Апрель 2018 г.

г. Кишинев.